Ялик синоним предложение 16

(1)На маленькой пристани уже набился народ.

— (2)Матвей Капитоныч, поторопись! — закричал кто-то из ожидающих. (3)Гребец ничего не ответил. (4)Подводя лодку к мосткам, он чуть-чуть повернул голову, и тут я увидел его лицо. (5)Это был мальчик лет одиннадцати-двенадцати, а может быть, и моложе. (6)Лицо у него было худенькое, серьёзное, строгое, тёмное от загара, только бровки были смешные, детские, совершенно выцветшие, белые, да из-под широкого козырька огромной боцманской фуражки падали на запотевший лоб такие же соломенные, давно не стриженные волосы.

-(7)Матвей Капитоныч, здравствуй!

— (8)Отойдите, не мешайте! — вместо ответа закричал он каким-то хриплым простуженным баском, и в эту минуту лодка ударилась о стенку причала. (9)Началась выгрузка пассажиров и посадка новых. (10)Маленький перевозчик выглядел очень усталым, с лица его катил пот, но он очень спокойно, без всякого раздражения, сурово и повелительно распоряжался посадкой.

— (11)Эй! — покрикивал он. — (12)Садись с левого борта. (13)А ты, с котелком, — туда… (14)Тихо… (15)Без паники.

(16)Не успел наш ялик отойти и на сотню метров от берега, случилось то, чего, казалось бы, уж никак нельзя было ожидать в этот солнечный, безмятежно спокойный летний день. (17)Послышался звук, похожий на отдалённый гром. (18)Лёгким гулом он прошёл по реке. (19)И тотчас же в каждом из нас что-то ёкнуло и привычно насторожилось. (20)В эту минуту второй, более сильный удар размашистым отзвуком прокатился по реке.

— (21)Мотенька, что это?

— (22)Ну что! — сказал он, не поворачивая головы. — (23)Ничего особенного. (24)Зенитки.

(25)Тут будто кувалдой ударило меня по барабанным перепонкам, я невольно зажмурился, услышал, как закричали женщины, и изо всех сил вцепился в холодный влажный борт лодки, чтобы не полететь в воду. (26)Ничего не скажу — было страшно. (27)Особенно, когда в воду спереди и сзади, справа и слева от шлюпки начали падать осколки. (28)Передо мной сидел мальчик. (29)Ни на один миг он не оставил вёсел. (30)Так же уверенно и легко вёл он своё маленькое судно, и на лице его я не мог прочесть ни страха, ни волнения. «(31)Неужели он не боится? — подумал я. — (32)Неужто не хочется ему бросить вёсла, зажмуриться, спрятаться под скамейку?.. (33)А впрочем, он ещё маленький, — подумалось мне. — (34)Не понимает, что такое смерть».

(35)Дела, которые привели меня на Каменный остров, отняли у меня часа полтора-два. (36)В ожидании машины я беседовал с командиром батареи и между прочим рассказал о том, как наш ялик попал в осколочный дождь. (37)Командир батареи почему-то вдруг очень смутился и даже покраснел.

— (38)Да, да… — сказал он, вытирая платком лицо. — (39)К сожалению, наши снаряды летают не только вверх, но и вниз. (40)Но что же поделаешь! (41)Ведь бывают жертвы, свои люди гибнут. (42)Вот как раз недели три тому назад тут перевозчика осколком убило.

— (43)Как перевозчика? — сказал я. — (44)Где? (45)Какого?

— (46)Да вот тут как раз, на Неве, где вы переезжали. (47)Хороший человек был. (48)Сорок два года работал на перевозе.

— (49)А сейчас там какой-то мальчик, — сказал я.

— (50)Матвей Капитоныч! (51)Это сынишка перевозчика, который погиб. (52)Я отчётливо представил во всех подробностях, как это случилось.

(По Л. Пантелееву*)
* Леонид Пантелеев (1908-1987) —
русский советский писатель, журналист.

(1)Вовка примчался через десять минут. (2)На моём столе лежал раскрытый Пушкин. (3)Каждому ясно, что главное во всякой книге — слова, но в этой книжище было ещё полно картинок, и я пролистал только треть, внимательно разглядывая животных и лица людей. (4)Когда появился Вовка, мы начали листать том с самого начала. (5)Никто нас не сковывал, не мешал нам вслух восторгаться и охать от страха. (6)Как тут не охнешь, если на картинке, например, мертвец или летают черти и под картинкой написаны такие слова: «Мчатся бесы рой за роем в беспредельной вышине…»

— (7)Давай почитаем! — торопился Вовка.

— (8)Досмотрим картинки? — предлагал я, и Вовка охотно соглашался, потому что ведь и картинки, особенно страшные, смотреть интересно.

(9)Слова, напечатанные под картинками, мы читали тут же, по очереди. (10)Например, какая-то восточная женщина в ненашинских одеждах стоит на коленях перед другой, а внизу слова: «И молит: «Сжалься надо мной, не отвергай моих молений»».

(11)Мы оба хмыкаем: таких слов нет в нашей жизни — сжалься, молений, — но торжественные выражения не отталкивают от книги, а, наоборот, притягивают к ней. (12)«Пред бедной девой с невниманьем Он хладно потупляет взор». (13)Тут уж, кроме слова «он», мы ни одного слова не употребляем, надо же, как интересно. (14)А ещё ангел с мечом в руке перед стариком с клюкой. (15)«Духовной жаждою то­мим, В пустыне мрачной я влачился, И шестикрылый серафим На пе­репутье мне явился». (16)А я подумал, что среди незнакомых пуш­кинских слов всё же есть такие, которые ни за какие коврижки просто так не выговоришь. (17)«Юные жёны!», «Нежные девы!», «Да здравствуют музы!» (18)Скажи что-нибудь из этого в школе, тебя просто обсмеют, ну и сам ты обхохочешься, если, например, тот же Вовка такое брякнет. (19)Но тут, в пушкинских стихах, нет никаких стыдных и неловких слов, наоборот, эти слова делают человека торжественней, возвышенней, лучше.

— (20)Ты знаешь, какой это Пушкин? — спросил я Вовку.

— (21)Ясное дело какой, — с достоинством ответил он. — (22)Александр Сергеевич.

— (23)Эвакуированный, понимаешь? (24)Его библиотекарша из блокады спасла.

(25)Мой друг откинулся, чтобы, верно, лучше видеть моё лицо, вздохнул с сожалением и постучал по своему лбу. (26)3вук получился громкий и какой-то выразительный.

— (27)Думать надо, — проговорил он, — Пушкина же давно убили. (28)Какой-то фриц, на дуэли.

— (29)Француз, кажется, — попытался поправить я, но Вовка даже не расслышал меня. — (30)Она не Пушкина эвакуировала, а книгу Пушкина. (31)Если бы можно было Пушкина спасти — эге-ге.

— (32)Чего «эге-ге»-то?

— (33)А чего впустую болтать? (34)Он жил давно, мы — теперь. (35)Я вот всё удивляюсь, неужто у него корешей настоящих не было? (36)Чтобы тому фрицу отомстить. (37)Взять бы автомат и — тр-р-р, — Вовка дал очередь от живота и долго ещё не мог успокоиться, хоть я и твердил ему, что тогда автоматов-то и в помине не было.

— (38)Ну ладно, — сказал он, вздохнув, — давай теперь почитаем…

(39)А наутро на память приходят хорошие, хоть и не всегда понятные слова: «И виждь и внемли», например. (40)Или: «Духовной жаждою томим…»

(41)Как мы читали Пушкина! (42)Как захлёбывались мы радостью познания неизвестных доселе слов и чувств — точно подкрались к благодатному источнику, и вот мы пьём без всяких помех, и нам ломит зубы студёность и новизна, и мы полны восторга, ещё не умея выразить то, что переполняет нас до самого края, а только слушая себя, своё сердце, слушая, как замирает оно, когда возносит вдруг душу какая-то волна…

(43)Мы с Вовкой по очереди декламировали друг другу стихи, удивительно волнуясь, хотя как будто никаких оснований для волнения не было. (44)Мы ещё не знали, что стихи Пушкина обладают этим волшебным умением, что волнуют нас образы и видения, слагаемые из слов, и что мы переживаем одно из самых счастливых мгновений, которые даруются человеку.

(45)Возвышенное, а может, и сложное, прежде чем осознать, надо вначале почувствовать, ощутить.

(По А. Лиханову*)
* Альберт Лиханов — писатель, журналист.

(1)Одноклассники возвращались домой из школы.

— (2)Ха! (З)Смотри! — ткнул пальцем в землю Гриша.

— (4)Сумка…

— (5)Подумаешь, сумка! — не останавливаясь, на ходу кинул Севка. — (6)Кто-то на помоечку нёс, да не донёс, по дороге кинул. (7)Сейчас мы её…

(8)И он с разгону, хорошим полновесным ударом классного форварда сильно наподдал сумку, словно это был футбольный мяч.

— (9)Ой-ё-ёй! — невольно присел он, скривившись, и схватился за ногу. — (10)В ней что-то лежит… (11)Тяжеленное!

— (12)А что там внутри может быть, как ты думаешь? — с любопытством спросил Гриша.

— (13)Да барахло всякое… (14)Железяки ненужные. (15)Я же говорил — на помойку несли.

— (16)Давай посмотрим… — нерешительно предложил Гриша.

— (17)Ну давай… — не слишком охотно согласился Севка Зайцев и затрещал молнией.

(18)Самым удивительным в ней оказалось то, чего никак не могли, прямо-таки не ожидали увидеть ребята: сумка была набита нормальными школьными учебниками! (19)Севка, который учился спустя рукава и, унижаясь, часто лил слёзы, выпрашивая у учителей оценки повыше, сначала вытащил из сумки дневник.

— (20)Ага! (21)Дневничок… (22)Ученика школы 12 Владимира Брянцева!

— (23)Это же рядом! — обрадовался Гриша. — (24)Специализированная школа с математическим уклоном. (25)Может, в школу отнесём?

— (26)Ещё чего! — буркнул Севка. — (27)Он будет забывать, а ты будешь относить? (28)Мы ему не слуги!

(29)Он вытащил тетрадку по математике и стал её листать. (30)Потом вытянул из сумки вторую тетрадь, третью… (31)Он явно хо­тел в чём-то убедиться.

(32)Гриша ждал.

— (33)Ишь ты… — хмыкнул Зайцев. — (34)Одни пятёрки… (35)Надо же! (36)Везёт людям! (37)И по физике, и по математике. (38)Вот гад! (39)Отличничек-горчичничек! (40)А мы вот сейчас… твою тетрадочку с пятёрочками… — и он рванул тетрадку так, что она неровно, наискось, разорвалась пополам.

— (41)3ачем ты? — испуганно вырвалось у Гриши.

— (42)Подумаешь… — как в лихорадке бормотал Зайцев, кроша тетрадку на мелкие обрывки. — (43)Школа… с математическим уклоном… (44)Математики-фанатики… (45)А из этой тетрадочки… — он вырвал двойной листок с крупно поставленной пятёркой и надписью красными чернилами: «Очень хорошо!», — из этой тетрадочки мы кораблик сделаем… (46)Поплыли твои пятёрочки, Брянцев-Поганцев…

(47)В зелёной спортивной сумке отыскалось ещё нечто загадочное, непонятное. (48)Крышка, укреплённая на хитроумных шарнирчиках, отскочила неожиданно легко. (49)Под нею теснилось сложное переплетение тончайших проводков, сияли слепящими звёздочками капельки спайки, пестрели крохотные разноцветные цилиндрики с мелкими цифровыми индексами на боках…

— (50)Знаешь, по-моему, это какой-то командный блок… — задумчиво сказал Гриша. — (51)Я похожие видел на выставке детского технического творчества… (52)Интересно, как он работает?

(53)Вдруг Севка вырвал приборчик из Тришкиных рук…

— (54)Приборчик-проборчик… (55)Как работает… — зашипел он, и сквозь его бледные, узкие губы на Гришу полетели капельки слюны. — (56)Не будет он больше работать, этот твой приборчик!

(57)«Не надо!» — хотел было крикнуть Гриша, но и ахнуть не успел. (58)Коротко и сильно размахнувшись, Зайцев швырнул приборчик под ноги на серый, исчерченный мелом асфальт.

(59)С негромким печальным хрустом тот разлетелся на мелкие части…

— (60)3ачем ты так? — поморщившись, словно проглотил что-то горькое, тихо спросил Гриша. — (61)Он ведь старался, изобретал…

— (62)Подумаешь, изобретатель-бумагомаратель! — отмахнулся Севка. — (63)А чего он? (64)Так ему и надо… (65)В следующий раз не будет сумку забывать…

(66)«Да он просто-напросто завистливый! — как будто в глубинах Гришкиного мозга щёлкнуло реле, и сразу осветилось то, что раньше было непонятным. — (67)3авистливый и злой. (68)И злыми завистники бывают от того, что их мучают не только собственные неудачи, но и успехи других».

(По Л. Куклину*)
* Лев Валерианович Куклин (1931—2004 гг.) —
современный писатель, поэт, драматург.

(1)Я не успел дочитать книгу, потому что раздался стук в дверь моей комнаты и на пороге появился отец. (2)Выглядел он задумчивым и даже встревоженным.

(3)— Сын, нам нужно поговорить. (4)Ты ведь мужчина, а мужчина должен зарабатывать деньги, обеспечивать семью. (5)Ты хоть знаешь, сколько получают учителя? (6)Хочешь всю жизнь считать каждую копейку, не вылезать из долгов, мучиться из-за того, что твои дети выглядят хуже других?..

(7)Он ещё долго говорил, приводя примеры престижных профессий: юрист, экономист, программист… стоматолог, наконец!

(8)— И вообще, где ты видел в школе нормальных мужиков? (9)Так, одни неудачники, не способные больше ни на что!

(10)— Пап, ну что ты говоришь, а как же ты сам?!

(11)— Да что я…— отец как-то безнадёжно махнул рукой и вышел из комнаты.

(12)Вечером за дверью послышались лёгкие шаги мамы. (13)Она, как водится, начала издалека.

(14)— Андрей, ты, конечно, уже взрослый, можешь самостоятельно принимать решения, но… (15)Послушай… (16)Посмотри хотя бы на меня. (17)Это ведь не жизнь, а мука: бесконечные тетрадки, изматывающая подготовка к урокам. (18)А ученики?! (19)Ты сам знаешь, какие сейчас школьники — дерзят, учителя в грош не ставят. (20)Если раньше педагогов уважали, то сегодня школа — это рабский и адский труд, женский коллектив, сплетни, зависть, интриги… (21)3ачем тебе всё это?!

(22)— Хорошо, мама, я подумаю.

(23)— Я очень тебя прошу…

(24)Конечно, я немного хитрю: обещаю подумать, хотя всё давно решил и даже уже подал документы в педагогический институт. (25)Хочу, как мои родители, быть учителем. (26)Они уже много лет работают в одной школе. (27)И нужно видеть, как горят их глаза, когда они обсуждают очередной урок или пишут сценарий для школьного вечера. (28)В такие минуты я понимаю: несмотря ни на что, мои родители по-настоящему счастливы, потому что они влюблены в свою профессию. (29)Я тоже слышу в себе настойчивый зов большой и загадочной страны, где побывали мы все и где у каждого были свои находки и потери, взлёты и падения, радости и печали. (30)Мне так хочется, чтобы путешествие в эту страну оставляло только самые добрые и яркие воспоминания. (31)Именно поэтому я и хочу стать учителем — проводником, который ведёт всё новых и новых путешественников по тернистому пути к новым знаниям, к новой, взрослой жизни!

(Г.Андреев*)
* Георгий Иванович Андреев (род. в 1971 г.) — современный писатель-публицист.

ПО ДОРОГАМ ВОЙНЫ И МИРА

(1)Дороги войны… (2)По ним шли не только солдаты — дети тоже. (З)Пусть это были дороги в тыл — без бомб, без пуль, даже без капельки крови.

(4)Для меня и ещё семисот ребят эта дорога началась с Казанского вокзала в Москве. (5)Нас эвакуировали. (6)Привозили ребят на вокзал мамы, заводили в вагон, сажали на полку и уходили. (7)Уходили на перрон — глядеть в окно.

(8)Что делалось с малышами! (9)Двух-, трёх-, четырёхлетние, они не хотели принимать маму за стеклом. (10)Отчаянным криком рвалась наружу тревога: вдруг мама не успеет сесть?

(11)— Ма-ма! — на всех языках мира.

(12)Поезд шёл. (13)На каждый вагон — по одной взрослой женщине и по два подростка ей в помощь. (14)И на каждой полке — ребёнок, иногда два, ясельного и детсадовского возраста. (15)Конечно, легче было тем, кого увозили со старшей сестрой или братом.

(16)— Береги братишек, береги, это сейчас твоя главная задача! — крикнула моя мать в уходивший поезд. (17)Она требовала, чтобы я стала взрослой. (18)В четырнадцать лет.

(19)И я стала взрослой, взрослым подростком, как многие мои сверстники.

(20)Поезд шёл тогда тоже быстро — мчал детей под защиту тыла, в ночь, далеко от мам и пап, но далеко и от бомб и пожаров. (21)Каждую щёлочку вагонных окон мы закупорили плотно и надёжно, мы уже привыкли к светомаскировке, и в безлунной тьме усталые и перепуганные дети заснули. (22)3аснули без матрацев и одеял, без подушек, свернувшись комочками; (23)А мы двое — Борька Федотов и я — назначили себе ночное дежурство — следить, чтобы никто не свалился спросонок с тряских полок. (24)Дежурство было самое настоящее, со сменой караула через каждые два часа.

(25)— Вставай,— поднимал меня в очередной раз Борька. (26)Парнишка стоял в одной майке и брюках.

(27)— Холодно ведь, ты что?

(28)— Да там двое расплакались во сне, озябли, — объяснил Борис. (29)Потом он отдал кому-то и брюки.

(30)Да, мы взрослели не всегда и не во всём так, как положено взрослеть детям. (31)Мы взрослели в войну. (32)И на четырнадцатилетние плечи сразу сумели взвалить ответственность и за себя, и за младших братьев и сестёр, и за чужих детей тоже.

(33)Еда занимала наши желудки, наши души, наш ум. (34)По дороге в школу, вечером после уроков, утром после завтрака, и днём и ночью, даже во сне кто-нибудь начинал говорить на тему, на которую мы же сами наложили строжайший запрет.

(35)— А моя мама…— приступал очередной фантазёр к созданию живописной картины тарелки жареной картошки с луком и колбасой. (36)Нет, слушать это было невозможно, в воздухе немедленно начинало пахнуть, нос вбирал этот аромат, язык жаждал вкусить, а желудок властно, как настоящий бандит внутри тебя, требовал утолить его желания. (37)И нельзя было не слушать, и нельзя было слушать.

(38)— Мы же решили, замолчи!

(39)Но и сладостна была та мука: уйти в фантазию, ну чуть-чуть, на минутку всего, — и уже перед тобой эта вкусная, нет, вкуснейшая, самая наивкуснейшая картошка. (40)О боже мой!..

(41)Голод сделал нас рационализаторами. (42)Придумали, например, как растянуть порцию — кубик масла, который иногда перепадал. (43)Рацпредложение требовало одного — терпения. (44)Масло тонюсеньким слоем намазывалось на кусок чёрного хлеба, а потом, когда хлеб уже был поднесён ко рту, зубы, не кусая ещё, сдвигали масло с того места, что откусывалось, на неоткусанную часть. (45)И так кусочек за кусочком до конца хлеба. (46)В результате нос, губы всё время ощущали запах масла, и, если хватало выдержки, его мазали на ещё один кусок хлеба.

(47)Так началась для нас Родина.

(48)Она воспитывала. (49)Учила любить работу, не бояться мороза. (50)Мы умели пилить дрова, полоскать в проруби бельё, из промёрзлой земли выкапывать картошку, ухаживать за животными. (51)И ходили в школу, за семь километров, по льду, трещавшему под ногами.

(По В. Шелике*)
*Вальтраут Шелике (род. в 1927 г.) — учёный-историк, публицист.
Родилась в Берлине, в 1931 году переехала в Москву вместе с родителями, немецкими коммунистами.
После войны осталась в Москве. В 1949 году по окончании учёбы распределилась на работу в Киргизию.
В течение 40 лет преподавала историю Нового времени в различных вузах республики.
Рассказ взят из книги «Дети военной поры».

(1)Осень выдалась долгая, тёплая. (2)Птичий перелёт затянулся. (3)Да что о птице говорить, если бабка Катерина, иссохшая, горбатенькая от возраста, но ещё проворная старушка, никак не могла собраться в отъезд. (4)Тяжело старому человеку зимовать — вот и решила ехать на зиму к своим. (5)Но с хутором, с гнездом насиженным нелегко расставаться. (6)Куда девать малую живность: Тузика, кошку да кур? (7)И о хате душа болит.

(8)— Кидаю умом, не накину…— жаловалась она соседке. (9)— Ехать, не ехать?.. (10)А может, так и будет тепло стоять? (11)А тут ещё телефон привезли на подмогу — «мобилу». (12)Долго объясняли про кнопки: какие нужно нажимать, а какие нельзя трогать. (13)Обычно звонила дочь из города, по утрам. (14)Запоёт весёлая музыка, вспыхнет в коробочке свет.

(15)— Мама, здравствуй! (16)Ты в порядке? (17)Молодец. (18)Вопросы есть? (19)Вот и хорошо. (20)Целую. (21)Будь-будь. (22)Не успеешь опомниться, а уже свет потух, коробочка смолкла. (23)А тут, то есть в жизни хуторской, стариковской, было много всего, о чём рассказать хотелось.

(24)— Мама, слышишь меня?

(25)— Слыщу!.. (26)Это ты, доча? (27)А голос будто не твой.  (28)Ты не хвораешь? (29)Гляди одевайся теплей. (ЗО)Здоровье береги.

(31)— Мама,— донеслось из телефона строгое. (32)— Говори по делу. (33)Мы же объясняли: тариф.

(34)— Прости Христа ради,— опомнилась старая женщина. (35)Её ведь предупреждали, когда телефон привезли, что он дорогой и нужно говорить короче — о самом главном.

(36)Но что в жизни главное? (37)Особенно у старых людей. (38)Прошёл ещё один день. (39)А утром слегка подморозило. (40)Деревья, кусты и сухие травы стояли в лёгком белом пушистом инее. (41) Старая Катерина вышла во двор, глядя вокруг, на эту красоту, радуясь, а надо бы вниз, под ноги глядеть. (42) Шла-шла, запнулась, упала, больно ударившись о корневище груши.

(43)Неловко начался день, да так и не пошёл на лад. (44)Как всегда поутру, засветил и запел телефон мобильный.

(45) — Здравствуй, моя доча, здравствуй. (46)Одно лишь звание, что жива. (47)Я нынче так ударилась, — пожаловалась она, — не то нога подвернулась, а может, скользко. (48)Где, где. (49)Во дворе. (50)Воротца пошла отворять, с ночи. (51 )А тама, возля ворот, там грушина-черномяска. (52)Ты её любишь. (53)Она сладимая. (54)Я из неё вам компот варю. (55)Иначе бы я её давно ликвидировала. (56)Возля этой грушины…

(57) — Мама, — раздался в телефоне далёкий голос, — конкретней говори, что случилось, а не про сладимую грушину. (58)— Мама, говори, пожалуйста, конкретней. (59)0 себе, а не о груше. (60)Не забывай, что это мобильник, тариф. (61)Что болит? (62)Ничего не сломала?

(63)— Вроде бы не сломала,— всё поняла старая женщина. (64)— Приложила капустный лист.

(65)На том и закончился с дочерью разговор. (66)Остальное самой пришлось досказывать. (67)И от мыслей разных старая женщина даже всплакнула, ругая себя: «Чего ревёшь?..» (68)Но плакалось. (69)И от слёз вроде бы стало легче.

(70)А в обеденный неурочный час, совсем неожиданно, заиграла музыка и засветился мобильный телефон. (71)Старая женщина испугалась: — Доча, доча, чего случилось? (72)Не заболел кто? (73)Ты на меня, доча, не держи обиду. (74)Я знаю, что дорогой телефон, деньги большие. (75)Но я ведь и вправду чуть не убилась.

(76)Издалека, через многие километры, донёсся голос дочери:

— Говори, мама, говори.

(77)— Вот я и гутарю. (78)Я бы эту грушину навовсе ликвидировала, но ты её любишь. (79)3апарить её и сушить, как бывалоча… (80)Опять я не то плету… (81)Прости, моя доча. (82)Ты слышишь меня?..

(83)В далёком городе дочь её слышала и даже видела, прикрыв глаза, старую мать свою: маленькую, согбенную, в белом платочке. (84)Увидела, но почувствовала вдруг как всё это зыбко и ненадёжно: телефонная связь, видение.

(85)— Говори, мама,— просила она и боялась лишь одного: вдруг оборвётся и, может быть, навсегда этот голос и эта жизнь. — (86)Говори, мама, говори.

(По Б. Екимову*)
* Борис Петрович Екимов (род. в 1938 г.) — русский прозаик и публицист,
лауреат Государственной премии РФ (1998),
лауреат премии Александра Солженицына (2008).
Фрагмент взят из рассказа «Говори, мама, говори».

(1)Мы играем экзамен.

(2)Мы с Олей Коровиной смертники. (3)Во-первых, мы играем Моцарта. (4)Моцарт — обязательное испытание, мучение, за него никогда не ставят пятёрок, это не принято, потому что в Моцарте мало нот, и просто сыграть их все не так сложно. (5)Нужно что-то такое особенное, чему нет названия, вернее, есть: «умение играть Моцарта». (6)Считается, что школьники этим умением не могут обладать по причине отсутствия опыта.

(7)А я влюбился в Моцарта по уши; я забросил специальность и играю только его. (8)И всё это из-за Оли. (9)Она мне показала, как он дышит, как звучит. (10)И из первой ноты так естественно вытекает вся соната, будто другой музыки там и быть не могло. (11) Как скульптор достаёт уже готовую скульптуру из неотёсанного камня,  шаг за шагом, так и Моцарт — из мира звуков высекал одно единственно возможное произведение, удивительная штука, чудо. (12)Музыка натянута от альфы до омеги, как леска, нигде не провисает, нигде не рвётся…

(13)Моцарт прожил всего тридцать семь. (14)Когда он успел столько?

(15)Да, мы играем Моцарта, поэтому считаемся смертниками. (16)Вторая причина — это порядок. (17)Не повезло. (18)Перед нами играют виолончельную сонату Бетховена Рома Семёнов и Густав Август.

(19)Ромка тоже знаменитость на виолончельной кафедре. (20)Жаль, что я не могу их послушать: перед своим выступлением не слушают никого, чтобы не сбить настрой.

(21)Не помню, как мы играли. (22)Страшно волновался за Олю, не за себя. (23)Я-то сыграю. (24)Но она начала так здорово, таким звуком необыкновенным… (25)И чудо: повела меня за собой, будто она сильнее. (26)Я просто был рядом каждую секунду, и всё.

(27)Подумал только, что всегда хочу с ней играть. (28)Она меня чувствует, и я её…

(29)Соныч, треснув меня по плечу, сказал: ну ты крут, Противоракетный! (30)Я тихонько утопал на лестницу.

(31)Странно остаться одному с Моцартом в голове. (32)Я облокотился на перила и смотрю вниз, как лестница заворачивается улиткой, красиво.

(33)— Поздравляю, — услышал знакомый царственный голос и вздрогнул. (34)Марго! (35)Слышала?!!

(36)— Да, слышала. (37)В ансамбле ты удивительно раскрываешься, Прохор. (38)Буду с тебя теперь требовать большего. (39)Можешь, умеешь. (40)Держись, мало не покажется! — и она рассмеялась своим королевским смехом, и я впервые тоже смог улыбнуться при ней.

(41)Я смог, смог! (42) Мы с Олькой сыграли по-настоящему, по-настоящему!

(43)Вдруг я слышу голос Густава. (44)Он говорит с кем-то по телефону. (45)Встал к окну и говорит. (46)Он же не знает, что я здесь.

(47)— Да, с минусом… (48)Виноват, конечно, сам, я знаю. (49)Понесло меня, понимаешь? (50)И Ромку завалил… (51)С виолончелью так нельзя, я понял уже. (52)Понесло само, я не специально, разошлись даже… (53)Нет, чуть-чуть, почти незаметно, но неприятно… (54)Главное, Ромке пришлось давить. (55)Я тоже гений, конечно, не дал ему прозвучать. (56)Да я знаю, что со мной неудобно играть, мне Ромка уже высказал… (57)Хотя, знаешь, у нас в классе только один парень нормально ансамбль сыграл. (58)Главное, девочка там такая средняя, флейтистка. (59)Да я сначала не слушал толком, переживал за нашего Бетховена. (60)Ну, и потом после Ромки такая совсем бледная девочка… (61)Но, знаешь, я понял, как важно уметь вторым быть. (62)Девочка прямо расцвела, знаешь. (63)Я бы даже его попросил со мной концерт Рахманинова сыграть. (64)Этот сможет, точно. (65)Умеет вторым. (66)Никто так не умеет…

(По Н. Дашевской*)
*Нина Сергеевна Дашевская (род. в 1979 г.) — современная писательница,
автор книг для детей и подростков, музыкант.
Фрагмент взят из сборника «Второй».

(1)— Минька, вот травка выползла, зелёненькая, умытая. (2)Почему она такая умытая, Минька? (3)Она же из грязной земли выползла. (4)Из земли, Минька! (5)Из мокроты! (6)На солнце!

(7)Ей тепло, ей вкусно… (8)Она же солнечные лучи пьёт. (9)Растения солнцем питаются. (10)Лучи им как молоко… (11)Ты оглянись, Минька, ты только оглянись! (12)Всё на земле шевелится, даже мёртвое… (13)Вон этот камень, Минька, он старик. (14)Он давно, давно скалой был. (15)Скала-то рассыпалась на камни, Минька… (16)А потом льды тут были, вечные, они ползали и камни за собой таскали. (17)Этот камень издали к нам притащен. (18)Он самый старый в посёлке, всех людей старше, всех деревьев. (19)У него, Минька, долгая жизнь была, но скучная. (20)Ух какая скучная! (21)Ему же всё равно — что зима, что лето; мороз или тепло…

(22)Свершилось! (23)Впереди шла Римка Братенева — вязаная шапочка, кусочек обнажённой шеи под ней. (24)И тесное, выгоревшее коричневое пальто, и длинные ноги — походочка с ленцой, разомлевшая. (25)В самой Римкиной походке, обычно летящей, чувствуется слишком щедрое солнце, заставляющее сверкать и зеленеть землю, вызывающее ленивую истому в теле. (26)Дюшке не до истомы. (27)Шла впереди Римка в стайке, средь других девчонок, и счастье не умещалось в теле. (28)Дюшка легко нёс тяжёлый портфель, потому что он не боялся встречи с Санькой и ничто сейчас не омрачало его счастья. (29)Дюшка говорил, говорил, слова сами лились из него, славя траву и влажную землю, лучи солнца и угрюмый валун при дороге.

(30)— Минь-ка-а! — Дюшку захлёстывала нежность к товарищу.

(31)— Это хорошо, что мы родились! (32)Взяли да вдруг родились… (33)И растём, и всё видим! (34)Хорошо жить, Минька!..

(35)Шла впереди Римка Братенева, девчонка в вязаной шапочке, от неё накалялся белый свет, от неё горел Дюшка. (36)Он говорил, говорил, словно пел, и не мог с собой справиться. (37)Песнь траве, песнь солнцу, песнь весне и жизни, песнь благородной ненависти к тем, кто мешает жить.

(38)— Вон кран стоит, он мне вроде брата, Минька, потому что поставлен отцом. (39)Я отца, Минька, люблю, он, увидишь, ещё такое завернёт здесь, в посёлке, — ахнут все! (40)И мать у меня, Минька, хорошая. (41)Она людям умирать не даёт. (42)Сама, Минька, устаёт, ночей не спит, чтобы другие жили. (43)Это же хорошо, скажи, что нет? (44)Хорошо уставать, чтоб другие жили. (45)Правда, Минька?.. (46)Минька, что с тобой… (47)Минь-ка!

(48)Дюшка только сейчас заметил, что по щекам Миньки текут слёзы. (49)Идёт, спотыкается и плачет, и лицо у него какое-то серое, с выступающими сквозь кожу голодными косточками.

(50)— Минька, ты что?..

(51)И Минька сорвался, сгибаясь под ранцем, дёргающимся скоком побежал прочь от счастливого Дюшки.

(52)— Ми-и-нь-ка!

(53)Минька не обернулся. (54)Дюшка остановился в растерянности.

(55)3емля вокруг была ослепительно-рыжей. (56)Удалялась вместе с девчонками Римка Братенева — вязаная шапочка в компании цветных платочков, беретов, других вязаных шапочек.

(57)И стало стыдно, что был так неумеренно счастлив. (58)И недоумение: чем же он всё-таки мог обидеть Миньку?

(59)Солнце обливало рыжую, по-весеннему ещё обнажённую землю. (60)Дюшка стоял среди горячего, светлого, праздничного мира, не подозревая, что мир играет с ним в перевертыши.

(По В. Тендрякову*)
* Владимир Фёдорович Тендряков (1923—1984) — русский и советский писатель.
Фрагмент взят из повести «Весенние перевертыши».

(1)Вот тут-то и появился Лис.

(2)— Кто ты? — спросил Маленький принц. (3)— Какой ты красивый!

(4)— Я — Лис, — сказал Лис.

(5)— Поиграй со мной, — попросил Маленький принц. (6)— Мне так грустно…

(7)— Не могу я с тобой играть, — сказал Лис. (8)— Я не приручён.

(9)— Ах, извини, — сказал Маленький принц. (10)Но, подумав, спросил:

— А как это — приручить?

(11)— Это давно забытое понятие, — объяснил Лис. (12)— Оно означает: создать узы.

(13)— Узы?

(14)— Вот именно, — сказал Лис. (15)— Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. (16)И ты мне не нужен. (17)И я тебе тоже не нужен. (18)Я для тебя всего только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. (19)Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. (20)Ты будешь для меня единственным в целом свете. (21)И я буду для тебя один в целом свете…

(22)— Я начинаю понимать, — сказал Маленький принц. (23)— Была одна роза… наверно, она меня приручила…

(24)Лис долго смотрел на Маленького принца, потом сказал:

— Пожалуйста… приручи меня!

(25)— Я бы рад, — отвечал Маленький принц, — но у меня так мало времени. (26)Мне ещё надо найти друзей и узнать разные вещи.

(27)— Узнать можно только те вещи, которые приручишь, — сказал Лис. (28)— У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. (29)Они покупают вещи готовыми в магазинах. (30)Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. (31)Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!

(32)— А что для этого надо делать? — спросил Маленький принц.

(33)— Надо запастись терпеньем, — ответил Лис. (34)— Сперва сядь вон там, поодаль, на траву — вот так. (35)Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. (36)Слова только мешают понимать друг друга. (37)Но с каждым днём садись немножко ближе…

(38)Назавтра Маленький принц вновь пришёл на то же место.

(39)— Лучше приходи всегда в один и тот же час, — попросил Лис. (40)— Вот, например, если ты будешь приходить в четыре часа, я уже с трёх часов почувствую себя счастливым.

(41)Так Маленький принц приручил Лиса. (42)И вот настал час прощанья.

(43)— Я буду плакать о тебе, — вздохнул Лис. (44)— Ты сам виноват, — сказал Маленький принц. (45)— Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно, ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил…

(46)— Поди взгляни ещё раз на розы, — сказал Лис. (47)— Ты поймёшь, что твоя роза — единственная в мире. (48)А когда вернёшься, чтобы проститься со мной, я открою тебе один секрет. (49)Это будет мой тебе подарок.

(50) Маленький принц пошёл взглянуть на розы.

(51)— Вы ничуть не похожи на мою розу, — сказал он им. (52)— Вы ещё ничто. (53)Никто вас не приручил, и вы никого не приручили. (54)Таким был прежде мой Лис. (55)Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. (56)Но я с ним подружился, и теперь он — единственный в целом свете.

(57)— Вы красивые, но пустые, — продолжал Маленький принц. (58)— Ради вас не захочется умереть. (59)Конечно, случайный прохожий, поглядев на мою розу, скажет, что она точно такая же, как вы. (60)Но мне она одна дороже всех вас. (61)Ведь это её, а не вас я поливал каждый день. (62)Её, а не вас накрывал стеклянным колпаком. (63)Её загораживал ширмой, оберегая от ветра. (64)Для неё убивал гусениц, только двух или трёх оставил, чтобы вывелись бабочки. (65)Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. (66)Она — моя.

(67)И Маленький принц возвратился к Лису.,

(68)— Прощай… — сказал он.

(69)— Прощай, — сказал Лис. (70)— Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. (71)Самого главного глазами не увидишь.

(72)— Самого главного глазами не увидишь, — повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.

(73)— Твоя роза так дорога тебе потому, что ты отдавал ей всю душу.

(74)— Люди забыли эту истину, — сказал Лис, — но ты не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил. (75)Ты в ответе за твою розу.

(76)— Я в ответе за мою розу… — повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.

(По Антуану де Сент-Экзюпери *)
* Антуан де Сент-Экзюпери (1900—1944) — французский писатель,
поэт, журналист и профессиональный лётчик.
Фрагмент взят из повести-сказки «Маленький принц».

(1)Шофёр Игорь Тюменцев, первого года службы, молоденький, пушистый, желтоклювый, очень любил читать.

(2)В казарме давали отбой в десять, но Тюменцев приспособился читать втихаря у себя под одеялом, освещая книгу карманным фонариком. (3)Чтобы не так скоро срабатывалась батарейка, он читал не сплошь, а порциями. (4)Блеснёт фонариком, схватит быстренько кусок страницы, сколько глаз зацепит, потом закроет глаза и повторяет про себя, переживает.

(5)Сегодня Игорь читал аж до часу. (6)Очень хорошая книжка попалась — Виктор Гюго, «Человек, который смеётся». (7)Он читал бы и дольше, да совсем села батарейка, и лампочка уже не горела, а тлела малиновой точкой. (8)Он со вздохом погасил фонарик, сунул книгу под подушку, вытянулся и стал думать. (9)В казарме было душно, пахло сапогами, солдатами. (10)Спасибо, койка у него верхнего яруса — досталась выгодная, недалеко от окна. (11)Из окна иногда веяло чистой прохладой и были видны на тёмном небе большие строгие звёзды. (12)Кругом беззаботно дышали его товарищи-солдаты. (13)А Тюменцев не спад. (14)Он думал о том, что вот уже двадцать второй год живёт на свете, а всё ещё ничего не сделал для человечества. (15) Вспомнил свою родину, рязанское село на берегу узкой речки; вербы, опустившие на воду длинные ветки, как распущенные волосы; вспомнил детское, прохладное, мятное северное лето и немного затосковал, так, самую малость. (16)Захотелось ему прозябнуть. (17)А здесь, за тридевять земель от родного села, неуютно как-то: земля раскалённая, словно каменная, так трещинами и расходится. (18)И трава — не трава, а метёлки какие-то, и то весной, а к июню всё выгорает. (19)Но всё-таки и здесь жить можно — работа не бей лежачего: вози себе начальство, ожидай его да читай книжки. (20)Книжек Тюменцев читал много и каждую, прочитав, заносил в список с краткими замечаниями, например: «Буза, время зря потратил», или: «Всё-таки, мне кажется, книга не до конца правдивая, в жизни так не бывает», или: «Хотел бы познакомиться с автором, наверно, незаурядный человек. (21)Но с образом Нюры не согласен».

(22)А ещё он думал о своём будущем. (23)Пока впереди было ещё два года с месяцем действительной. (24)На сверхсрочную он оставаться не собирался. (25)Кончит срок — и поедет он на север, туда, в прохладу.

(26)Думал он ещё и о том, как запишет в свою тетрадь отзыв о «Человеке, который смеётся». (27)Даже фразу придумал: «Исключительно правдивая, волнующая книга, хотя эпоха не совсем современна». (28)Хотелось ему ещё придумать фразу, в которой было бы слово «в разрезе», это слово он недавно слышал у одного очень культурного лектора и запомнил, чтобы употребить. (29)Но фразы такой у него не получилось, и он просто стал припоминать и соображать, как там, в книжке, всё это было. (30)Особенно его поразили компрачикосы, которые людей растили в каких-то особенных кувшинах, и человек вырастал уродом, по форме кувшин!. (31)Страшно, должно быть, в таком кувшине сидеть — вот растёшь-растёшь, не замечаешь и принимаешь форму. (32)Он подумал-подумал и ощутил эту форму на своих плечах. (ЗЗ)Врос в неё, вчувствовался. (34)Тюменцеву даже не по себе стало.

(По И. Грековой*)
*И. Грекова — литературный псевдоним Елены Сергеевны Вентцелъ (1907-2002),
происшедший от слова «игрек» — советский математик,
член Союза писателей, автор романов.
Фрагмент взят из сборника «На испытаниях».